|
Пессимистическая сонатаГузель Агишева, «Известия» "Ну какая грузинская мама хочет, чтобы ее сын стал танцовщиком? Грузинская мама хочет, чтобы ее сын стал ученым..." - вздыхал как-то Николай Цискаридзе. Я представила Лидию Александровну, классическую грузинскую маму, архетип. Ее сын учился в аспирантуре МИФИ. Когда она из Тбилиси приезжала в Москву, вся общага наполнялась ароматами невозможной силы, и вопрос, где поесть бедному студенту, становился риторическим - у Тэдди, ясное дело. А если из Еревана приезжала Валентина Цолаковна, народ терся у Овика. Из Одессы привозились ящики ма-а-леньких суперкотлет и особенным образом приготовленные синенькие, из Алма-Аты - казы в многослойных почтовых мешках... Мамы армянские, казахские и прочие хотели одного: чтобы сыновья получили серьезное образование и были востребованы родной страной. Тогда за этими словами даже пафоса никакого не угадывалось, просто это было так. Окончил МФТИ, МИФИ, МГУ - считай, не пропал. Как пишут в титрах фильмов: прошло 25 лет. И они собрались на Чистопрудном бульваре, в кафе с говорящим названием "Ностальжи". Те, кто остались. Физики, переквалифицировавшиеся в бизнесменов. И парочка тех, кто с дороги не свернул, но предпочитают жить "там": у них очередной грант закончился. Пробьют новый - уедут опять. Поскольку на родине - институт с вонючими туалетами, лампочкой Ильича в коридоре (ну нет финансирования!) и помятыми мужиками. Глаз давно уже ни у кого не горит, работают в двух-трех местах. Когда кто-то "молодой еще" во время перекура им ляпнет про госфинансирование - обещали же вот-вот открыть?! - никто и ухом не ведет. Проходили. Обычно это бывает так: вдруг завлаб с дрожью в голосе звонит вечером домой. Давай, мол, реанимируй ту свою идею, самое время. Меня, мол, вызывали к директору, а его тоже куда-то там - сделаем этот проект, и если его одобрят - заживем. Шанс большой. Реально большой, идея-то красивая, оригинальная, нужная. После этого два-три месяца люди выкладываются без остатка, спят по шесть часов. "Понравилось!" - это последняя хорошая новость, которую они слышат от завлаба. Потом сообщается, что бумаги ушли "наверх". Ждут-пождут. Квартал, полгода... Год. "Ну, если такое не прошло?" - это в курилке. "Да, думаю, прошло. И деньги пришли... Только вот где концы... Сколько незнакомого люда за зарплатой приходит? Кто они, чем занимаются? Кто их вообще знает?" - Слушай, Толстый, - говорит в той же курилке один другому, - у меня идея есть. Может, обсудим? - Уже не со мной, - отвечает Толстый, который давно уже не толстый и не кудрявый. - Я отваливаю. - Далеко? - Далеко. Надо о немощной старости подумать. Она не за горами. Ты же знаешь, я все умею делать. Буду примуса починять. - Жаль. В институте я считал тебя гением, особенно после той статьи, в ЖЭТФе... - Не шути. Гений - это Перельман. Не приведи господи... На днях сын разложил на столе мои регалии - дипломы всесоюзных олимпиад, золотую медаль, красный диплом, диплом кандидата, доцента... И говорит: сидят, мол, два митька у гостиницы, квасят. Рядом мелькают два иностранца, пытаются что-то спросить. И тебе по-английски, и по-немецки, и по-французски... "Какие умные люди, - говорит один наш другому, - сколько языков знают. И что им это дало?" - Так это же, Толстый, старый анекдот, - улыбается коллега. - Это быль, - отвечает Толстый. Опубликовано в "Известиях" 15.04.2008 |
|
|