Центрифужных дел Мастер

Даже по прежним, советским меркам, Юрий Всеволодович Вербин, сотрудник петербургского ВНИПИЭТа, – рекордсмен. Шутка ли, 55 лет проработать в одном институте, на должностях, имеющих гриф «совершенно секретно». Обычно людей его возраста начальство старается под разными предлогами быстрее отправить на пенсию.

Ю.В. напротив – уговаривают остаться. Два раза за последние пять лет он, выражаясь военным языком, подавал прошение об отставке. И оба раза получал отказ. А сколько раз просил освободить его от обязанностей председателя Государственной комиссии по приемке нового оборудования, которую бессменно возглавляет почти 30 лет! Понять руководителей института и управленцев Росатома можно: за Ю.В. как за каменной стеной – профессионализм высочайший, помноженный на такую же высочайшую ответственность.

Побольше бы таких Вербиных в нашем Отечестве! Глядишь, уменьшилось бы количество падающих самолетов, взорванных угольных шахт, трагедий, подобных Чернобылю и TMI. На таких, как Юрий Всеволодович, по большому счету, держится безопасность семьи, предприятия, государства.

Из биографии
Ю.В.Вербин родился в 1928 году в д.Владимировка Вологодской области в семье педагогов. 10 класс закончил в 57й школе г.Ленинграда, куда вернулся из эвакуации вместе с мамой. В 1946 г. поступил в Ленинградский политехнический университет на физико-механический факультет. После окончания его в 1952 г. пришел работать во ВНИПИЭТ сначала инженером, потом ст. инженером, руководителем группы, гл. инженером отделения. В данный момент Ю.В.Вербин – главный специалист отдела по новым технологиям и технико-экономическим исследованиям в области ЯТЦ. В 1964 году за разработку и внедрение центробежного метода разделения урана Ю.В.Вербин в числе еще нескольких ученых был удостоен Ленинской премии. Его труд отмечен орденом «За заслуги перед Отечеством II степени», орденом «Признание». Фамилия Вербина внесена в энциклопедию «Лучшие люди России».


— Юрий Всеволодович, неужели за 55 лет у вас не возникало желания поработать в другом месте?

— Говорят, сегодня не в моде постоянство. Но я однолюб и в жизни, и в работе, сторонник взвешенных, продуманных изменений. Не могу подводить людей, которые в меня верят. После окончания стажировки в ЛИПАНе (ныне РНЦ «Курчатовский институт») и в ОКБ Ленинградского Кировского завода – сейчас это «Ценротех-ЭХЗ» – мне предложили перейти работать в ОКБ ЛКЗ. Я отказался. Вернулся во ВНИПИЭТ. Не мог подвести коллектив, который возлагал на меня большие надежды как на молодого специалиста.

— А что предопределило ваш выбор профессии?

— В 1945 году американцы взорвали в Нагасаки и Хиросиме атомные бомбы. Мы учились тогда в 10 классе. Это событие в конечном итоге и предопределило выбор. И не только мой. Из нашего класса человек восемь поступили на физико-механический факультет Ленинградского политехнического института.

— Пуском первого в нашей стране газоцентрифужного завода в г.Новоуральске руководил академик Кикоин. Что вы вынесли из совместной работы, из общения с ним?

— Исаак Константинович был незаурядной личностью. Помню, как при пуске первого промышленного газоцентрифужного завода по разделению урана на УЭХК Кикоин, он был научным руководителем проекта, пошел на неординарный шаг: предложил испытать систему защиты открытием клапана, отделяющего вакуумированный объем, в котором работают газовые центрифуги, от внешней воздушной среды, моделируя тем самым грубую течь в вакуумированный объем. После того как эксперимент удачно завершился, мы, члены Государственной приемной комиссии, перекрестились. Я не раз задавал себе вопрос: почему Кикоин пошел на такой смелый шаг? Ответ находил один: последствия, к которым приведет отказ техники в процессе эксплуатации завода, по своим масштабам могут быть не сопоставимы с риском отказа в процессе испытаний. Кикоин это прекрасно понимал.

С удовольствием вспоминаю общение с Исааком Константиновичем в неформальной обстановке. За его кабинетом была комната, где можно было попить чаю, обсудить последние новости в науке, литературе, искусстве. Мой старший сын Сергей, окончивший в 1972 году физико-математическую школу № 30, где неоднократно выступал Кикоин, хранит в нашей библиотеке все 84 выпуска научно-популярного журнала «Квант», редколлегию которого возглавлял академик.

— Ваши сыновья пошли по вашим стопам?

— Старший сын — доктор физико-математических наук, преподает в Санкт-Петербургском госуниверситете, он специализируется в области изучения спектрального анализа. В начале 90-х вынужден был работать в Германии, Японии. Младший Максим закончил Высшее мореходное училище, десять лет проработал штурманом дальнего плавания. В последние годы плавал под флагом других стран. Сейчас занимается поставками топлива для кораблей в компании «Лукойл».

— Они никогда не спрашивали вас, почему вы не защитили диссертацию?

— Намерение защитить кандидатскую диссертацию у меня поначалу было очень серьезное, даже кандидатский минимум сдал. Но, как только назначили главным инженером БКП-1, времени на занятие наукой не осталось. Из командировок не вылезал. В Китае, когда пускали в 1959 году газодиффузионный завод, четыре месяца работал. Но при сильном желании все равно, наверное, можно было достичь поставленной цели. Силы воли, видимо, не хватило.

— Как вы, атомщик старой советской школы, относитесь к книгам, статьям о российском разделительном производстве, появившимся в открытой печати? Может ли такая информация нанести вред нашей стране?

— Те книги и статьи, что мне известны, не представляют какой-то опасности. Сведения, изложенные в них, давно не являются государственной тайной. Более того, в условиях конкуренции, некоторые факты, касающиеся деятельности предприятий, институтов, — своего рода реклама, в том числе и для ВНИПИЭТа.

— Большую часть своей жизни вы работали в обстановке повышенной секретности. Какое влияние она оказала на стиль вашей жизни?

— В первый раз с секретностью я столкнулся будучи студентом Ленинградского политехнического института. На втором курсе нас, второкурсников физико-механического факультета, начали «сортировать», в том числе и по национальному признаку. В моей группе оставили фронтовиков, тех, кто хорошо учился, у кого «безупречная биография» и соответствующая строка в графе «национальность». По окончании института всю нашу группу распределили в Москву. Там мы жили какое-то время, не зная, где будем работать. Затем нам сообщили: «Поедете на хозяйство Гутова». Кто такой Гутов, мы не знали. Только по приезду в Ленинград узнали, что Гутов — директор проектного института ЛГС (ныне «ГИ «ВНИПИЭТ» — прим. редакции).

О том, что моя профессия связана с разделением урана, жена узнала только в 2002 году. Причем это произошло не в России, а в Китае. Там мы сдавали в эксплуатацию вторую очередь центрифужного завода, и мне разрешили взять с собой супругу. Увидев цеха, жена – она физик по образованию — не могла сдержать удивления: «Так вот, оказывается, ты всю жизнь чем занимался!».

Но за последние двадцать лет отношение к секретности поменялось, в том числе и на государственном уровне. Первый контракт на поставку обогащенного урана СССР заключил с Францией в 1973 году. Как ревностно восприняли тогда наш шаг американцы! Они считали, что СССР нарушает международные договоренности, продавая французам уран по ценам ниже мировых. И только в 1989 году в журнале «Атомная энергия» наши ученые вынуждены были опубликовать статью, в которой объяснили, почему наша технология позволяет выходить на международный рынок с ценами ниже мировых.

— И почему?

— Американские и европейские заводы работали по газодиффузионной технологии. А СССР перешел на центробежную технологию, менее энергозатратную и более производительную уже в 1960 году.

— В каких еще странах, кроме России, используется центробежный метод разделения урана?

— Соединенные Штаты и Франция продолжают работать по газодиффузионной технологии. А компания «URENCO», которая контролирует центрифужные заводы в Голландии, Германии и Англии, перешла на центробежный метод.

— Их технология похожа на нашу, российскую?

— Нет. Наши центрифуги работают на скорости ниже собственной частоты ротора, так называемые подкритические центрифуги. Центрифуги URENCO — надкритические, собственная частота этих центрифуг меньше частоты вращения ротора. Мы пошли по пути простой конструкции, производим центрифуги крупными сериями в виде агрегата. Каждая центрифуга в нем работает независимо друг от друга. URENCO выпускает центрифуги небольшими сериями. Производительность такой центрифуги выше, но в случае аварии и потери соответственно тоже выше.

— Можно ли повысить производительность наших центрифуг?

— К сожалению, отечественная химическая промышленность выпускает нитевидные материалы (высокомодульное углеродное волокно – прим. ред.), качество которых ниже зарубежных аналогов. Если бы мы работали на зарубежном материале, можно было бы увеличить скорость.

— А с точки зрения энергоемкости, металлоемкости проводили сравнение российских центрифуг с зарубежными аналогами?

— Пытались изучить этот вопрос. К сожалению, информация по конструкции центрифуг закрытая. Но те данные, которые нам удалось получить, показывают, что по энергопотреблению, по металлоемкости на единицу продукции большинство наших поколений центрифуг выигрывают, за исключением последней модели URENCO.

— Поэтому концерн «Техснабэкспорт» так активно занимается разработкой надкритичной центрифуги девятого поколения. Какие инновационные идеи будут положены в ее основу?

— Российские разработчики двигаются в том же направлении, что и URENCO, — по пути снижения энергоемкости, металлоемкости. Но, используя принцип многосерийности, у нас есть шанс получить большие преимущества.

— Когда планируется создать надкритичную центрифугу?

— По планам Росатома — к 2010 году.

— Специалисты считают, что возможности для совершенствования центрифуг исчерпаны. Любое конструктивное изменение экономически не рационально. Вы разделяете эти взгляды?

— В принципе – да. Если мы увеличиваем скорость центрифуги на 10%, то производительность увеличивается на 20%. Казалось бы, вот он, путь, на котором обеспечен прорыв. Но бесконечно идти по нему мы не можем: промышленность не готова, нет необходимых материалов, которые могли бы выдержать скоростные нагрузки. В лабораторных условиях отдельное изделие можно создать, а в массовом производстве – нет. В этой связи я вспоминаю немецкого ученого Макса Вильгельмовича Стейнбека, который в 1954 году, работая в Сухумском институте ядерных исследований, фактически создал надкритическую центробежную центрифугу, прообраз нынешней «юренковской». Нас, молодых инженеров-исследователей, привлекли к оценке его работы. Мы дали заключение: метод перспективен, но внедрить центрифуги Стейнбека не представляется возможным. Позднее Стейнбек в своей книге вынужден был высоко оценить достижения русских, воплотивших идею в жизнь.

— В 2002 году Россия построила в Китае центрифужный завод. Не пострадает ли от этого наше лидерство в центрифугостроении, если китайцы овладеют российскими технологиями разделения урана?

— Китайская новостройка была единственным шансом сохранить российское производство, специалистов. Много было противников у этого проекта. Но возобладала точка зрения тех, кто утверждал, что построенный в Китае завод не будет конкурентом, на нем будут установлены центрифуги шестого поколения, не конкурентные на мировом рынке. К тому же, согласно контракту мы не передавали китайцам технологию изготовления центрифуг. Для понимания ситуации приведу такой пример. В процессе переговоров китайцы утверждали, что у них построен завод по технологии URENCO. Когда мы проводили выбор строительной площадки под будущую новостройку, китайцы привезли нас на собственный завод, и мы увидели, что он не выдает продукции, там происходит одна авария за другой.

— О чем говорит этот пример?

— О том, что китайцы занимались промышленным шпионажем у компании URENCO.

— Но использовать его в своих целях не смогли?

— Качество материалов не то. Кстати, Иран для создания центрифужного производства тоже воспользовался технологией URENCO, которую ему экспортировал Пакистан.

— Как вы оцениваете вероятность создания Ираном «грязной» атомной бомбы?

— Все зависит от времени, от выбора технологической схемы. Исключить ничего нельзя. Правда, пока Иран находится под мощным давлением мирового сообщества, такая вероятность минимальна.

— Как скоро будет построен международный центр по обогащению урана под Ангарском?

— Этот центр проектирует наш институт. Там создана Дирекция строящегося центра, пустые корпуса бывшего диффузионного завода планируется использовать под производственные площадки. О каких-либо сроках говорить преждевременно. Создание этого центра лежит в чисто политической сфере.

— Почему из стран СНГ пока только Казахстан изъявляет желание участвовать в международном центре под Ангарском?

— Сейчас Казахстан поставляет на внешний рынок в основном сырье – урановую руду. Казахи хотели бы торговать обогащенным ураном. По западной технологии казахские атомщики научились делать таблетки из обогащенного урана. Они их поставляют по контрактам МАГАТЭ в ряд стран. Естественно, им хочется расширить рынок продажи обогащенного урана. Поэтому они стремятся создать СП на базе международного центра. Сейчас предметом переговоров, как я понимаю, являются условия, на которых Казахстан хотел бы войти в СП.

Вспоминаю, сколько было сложностей на пути подписания контракта по ВОУНОУ. Американцы считали, что Россия не способна технически перевести высокообогащенный уран в низкообогащенный. США предлагали нам временное сотрудничество. Пригласили нас на свои предприятия. Технология показалась нам несовершенной: ручной труд с малыми гарантиями безопасности. Тогда мы повезли американцев на УЭХК и показали наше производство. Они были чрезвычайно удивлены высоким уровнем наших технологий.

— Целесообразно ли использование технологических каскадов УЭХК, АЭХК, ЭХЗ для переработки регенерата с японских АЭС в свете переговоров премьер-министра Фрадкова с Японией?

— В регенерированном уране содержатся изотопы U232 и U236. Опыт переработки такого регенерата есть на СХК. Для этого выделяется специальный каскад, чтобы не засорить этими изотопами всю технологическую цепочку. Если Япония захочет решить проблему регенерации ОЯТ, возможно, для этих целей будет использоваться СХК. Французы эту задачу решать не возьмутся – не те у них технологии. URENCO сможет, если это будет экономически выгодно.

— Американцы в 1970 году ввели понятие «человеческий фактор», характеризующий физиологические возможности человека. Тренированный оператор способен обработать информационный поток в 5–10 бит/сек. В аварийных ситуациях этот поток информации может быть в 10 раз больше. Пытался ли кто-нибудь определить, какой объем информации переваривает оператор щита ЦДП разделительного производства?

— Информация приходит современному оператору в интегрированном виде. Приборы сами подсказывают, какое решение нужно принять. Оператор вооружен компьютером. Система автоматики и защита от аварийных ситуаций существенно улучшилась. Аварийных ситуаций происходит меньше. Хотя полная потеря электроснабжения не исключается. Подобная ситуация случилась на китайском заводе. Когда там все было готово к пуску, вдруг наступила полная темнота, все обесточилось. Но сработала система защиты, электропитание возобновилось за счет аккумуляторных батарей. Позже, анализируя этот случай, я пришел к выводу, что, скорее всего, китайские специалисты специально смоделировали эту ситуацию, чтобы проверить нашу систему защиты.

– Сколько времени необходимо для подготовки полноценного специалиста для управления каскадом центрифуг?

— Смотря какого специалиста. Когда в 1962 году мы пускали первый промышленный завод на Урале, то кадры для него брали с опытного завода, построенного в 1957 году. Получается, за пять лет мы подготовили довольно квалифицированных технологов. А для следующего завода, пуск которого производился в 1964 году, уже за три года. Так что, получается — от трех до пяти лет.

— Но на этом, вероятно, процесс обучения не заканчивается?

— Учиться приходится всю жизнь. Последний раз сдавал экзамены по проектированию три года назад.

— С какой точностью теория каскадов центрифуг описывает и предсказывает процессы разделения гексафторида урана?

— Не могу назвать точные цифры. Но расхождение между теорией и практикой минимальное. Центробежные каскады имеют малое наполнение, время становления стационарного режима небольшое, поэтому режим работы контролируется с высокой степенью точности.

— Наши технологии позволяют производить глубокое извлечение U-235 из отвалов. Но оправданы ли экономически затраты, которые идут на эти операции? Может быть, просто преследуется цель загрузки производственных мощностей?

— Подобные меры, на мой взгляд, продиктованы дефицитом уранового сырья и высокими ценами на него на мировом рынке. Во Франции и ряде других европейских стран остатки непереработанного урана­235 хранятся в баллонах на земле. Но там земля очень дорогая, поэтому Франция вынуждена перерабатывать «хвосты». У нас, к счастью, с землей проблем нет, поэтому мы можем позволить хранить их длительное время. Это ценный продукт. Если технология переработки будет совершенствоваться, то из отвалов можно извлекать много ценных изотопов.

— По мнению большинства специалистов, возможности для совершенствования центрифужного метода практически исчерпаны. Возможно ли появление в будущем принципиально новых методов разделения урана?

— Исключать ничего нельзя. Лазерный метод может иметь хорошие перспективы, особенно при переработке регенерированного урана. Между прочим, лазерный метод в США был доведен в свое время до промышленного уровня. После аварии на газоцентрифужном заводе (корпус центрифуги пробил стену здания), новые владельцы, специалисты в области ЭВМ, прекратили строительство центрифужного завода и начали внедрять лазерный метод. Довели производство до достаточно крупных размеров – 1 млн. ед. работы разделения (ЕРР). Но вскоре резко свернули производство.

— Почему?

— Попробую предложить свою версию. Лазерные установки имеют ограниченный ресурс использования, все процессы там идут под вакуумом, лазерные лучи проходят через прозрачное стекло. Пары урана, попадая на стекло, снижают эффект лазерного пучка. Финал этого эксперимента таков: потратив 6 млрд. долларов, владельцы предприятия снова вернулись к газоцентрифужному методу. Есть электромагнитный метод разделения урана. Я в Курчатовском институте стажировался как раз по этому методу. Он очень энергоемкий. Термодиффузионный метод не используется даже в лабораторных условиях.

Большие перспективы открывает водородная энергетика, термояд. Это большая прикладная наука. Она стоит особняком, не пересекаясь с нынешними проблемами разделительного производства.

— Почти тридцать лет вы бессменный председатель Государственной комиссии по приемке нового оборудования для разделительного производства. Не возникало желания передать этот пост молодым своим коллегам?

— Председатель комиссии – это ведь не общественно-почетная должность, хоть и работаю я на общественных началах. Руководитель комиссии должен знать все оборудование, которое используется в разделительном производстве. К сожалению, сегодня специалистов широкого профиля, разбирающихся во всех тонкостях разделительного производства, не готовят. Председатель комиссии должен быть хорошим дипломатом. Когда идет внедрение нового оборудования, каждый разработчик пытается убедить членов комиссии, что его оборудование самое лучшее. И здесь важно дипломатично, но твердо отстоять свою точку зрения.

Еще одно не менее важное качество – независимость. Если комиссию будет возглавлять директор какого-нибудь КБ, то независимость может оказаться под вопросом, такой председатель волей-неволей будет склоняться в сторону своего предприятия. Проблема независимой экспертизы усугубляется тем, что институт научного руководства утратил то значение, какое имел во времена академика Кикоина. С его уходом не осталось научных руководителей такого масштаба, да и просто специалистов по разделительному производству в КИ почти нет.

Но я думаю, замена мне найдется. В нашем институте немало достойных людей, правда, всем им уже за 60.

— А что заставило вас уйти с должности главного инженера в 2003 году и перейти главным специалистом в экономический отдел?

— Сколько можно работать главным! Надо давать дорогу молодым. Генеральный директор Сафутин со мной согласился. Но, зная мой интерес к экономике, предложил перейти главным специалистом в экономический отдел.

Вторую попытку уйти на заслуженный отдых я предпринял в этом году. Наметил и день ухода — 25 февраля. В этот день исполнялось 55 лет со дня моей работы в институте. И снова руководство института попросило остаться. Меня включили в состав отраслевой комиссии по акционированию. Работа очень большая и очень ответственная.

— И вы снова оказались на самом горячем участке, в эпицентре больших событий?

— Сейчас трудный период у института – подготовка к акционированию. Требуются новые подходы, новые организационные решения, чтобы в новых условиях выжить. Не грех у Запада кое-чему поучиться. Там вопрос сбыта продукции главный. Та же компания «URENCO» строит газоцентрифужный завод в Штатах «LES-2». Завод еще не построен, а они уже заключают договора под гарантии поставки своей будущей продукции. Получается, что они авансируют строительство. Мы же начинаем проект, не зная, куда пойдет наша продукция, кто будет оплачивать наши расходы. Надо перестраиваться. Но, видимо, уже не мне…

— Какая лично вам отведена роль в процессе акционирования?

— На меня возложены нормоконтролирующие функции. Я проверяю, чтобы выпущенная экономическим отделом ВНИПИЭТа документация соответствовала российским и международным нормам, ГОСТам, не входила в противоречие с отраслевыми приказами и распоряжениями. Мои коллеги иногда торопят меня: «Читайте быстрее, ставьте подпись: тут все правильно написано». Но я ничьим советам не внемлю.

— И даже находите ошибки в документах, сотни раз проверенных другими специалистами?

— Случается. Где-то точку забудут поставить. (Смеется). Отступать от правил в нашем деле вредно. Пример Чернобыля – самое яркое тому подтверждение. Такая же история произошла и в Три-Майл-Айленде.

— Пунктуальность и въедливость – ваша фамильная черта, или эти качества сформировала в вас работа?

— Не задумывался об этом. Просто не могу принять решение, если есть хоть малейшее сомнение в чем-то. Мне обязательно нужно понять все тонкости, все обосновать. Излишняя скрупулезность – скорее недостаток, чем достоинство моего характера.

— Откуда такая критичность?

— Нельзя объять необъятное. Когда работал главным инженером, всегда пытался вникнуть в работу всех участников проекта: физиков, математиков, материаловедов. Считал для себя нужным проверить все главные принципиальные элементы технологической схемы.

— Юрий Всеволодович, что вы считаете главным успехом в своей жизни?

— В том, что наш проектный институт выстоял в трудные 90е годы и сегодня занимает достойное место в атомной отрасли, есть и моя заслуга. И это греет душу.

…В эвакуации под Вологдой, восьмиклассник Юра Вербин написал заявление с просьбой отправить его учиться в Дальневосточную школу юнг. Просьбу мальчишки в военкомате отклонили. Осуществлению другой мечты – стать, как отец, преподавателем математики – помешала американская атомная бомба, брошенная на японские города… Все-таки хорошо, что в жизни нет сослагательного наклонения.

Блиц-анкета
Ваш (а, е) любимый (ая, ое):
Политик – с левыми убеждениями
Вид отдыха – активный («тихая» охота)
Привычка – работать мозгами
Воспоминание – трудные военные годы
Афоризм – лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным
Газета (журнал) – «Советская Россия»
Марка машины – «Жигули»
Время года – весна
Произведение искусства (литературы) – книги братьев Стругацких
Место в Санкт-Петербурге – Нева у стрелки Васильевского острова
Анекдот — с хорошей «изюминкой».


Беседовала Надежда Королева

Журнал «Атомная стратегия» № 29, март 2007 г.

назад

Материалы из архива